Горькое вино Нисы [Повести] - Юрий Петрович Белов

скинутыми драными рубахами. Огонь пропал, но повалил едкий дым, стал раздирать легкие. Они были прикованы на ночь к барже, а стражники сбежали, и теперь несчастные, задыхаясь, кашляя, хватаясь за грудь, рвались с цепи, словно обезумевшие псы. Спасительная вода была рядом, да не достать ее.

Дым разъедал глаза, и все-таки Барлаас увидел, узнал среди скачущих вдоль берега воинов внука Гисташпа.

— Баствар! Баствар! Я здесь!

Уже непонятно было, то ли от едкого дыма, то ли от радости текли по черному лицу черные слезы. Он размазывал их по бороде и уже не кричал, а хрипел еле слышно:

— Я здесь… я здесь…

Странно, что Баствар услышал его. Остановив разгоряченного коня, он посмотрел на окутанную дымом баржу, на краю которой стоял плачущий старик.

— Кто ты? — спросил он удивленно. — Откуда знаешь меня?

Но у Барлааса уже не было сил. Тяжелый кашель сотрясал его. Глаза налились кровью и готовы были лопнуть от натуги. Ему хотелось разорвать грудь, чтобы попало туда хоть немного воздуха. Теряя сознание, он упал за борт и повис на цепи вниз головой. Как его сняли, Барлаас не помнил.

…Трубы взревели совсем рядом. Воины налегли на тяжелые створы, и ворота со скрипом раздались. В проеме Барлаас увидел ехавших впереди и внезапно расступившихся и замерших всадников охраны, дающих дорогу правителю Парфии и Гиркании.

Все, кто был в крепости, пали ниц, закрыв голову руками. Остался стоять один только Барлаас.

Он получил это право давно, еще в те далекие дни, когда пришли к Гисташпу маги, пришли за советом, а совет дал он, Барлаас.

Они тогда сидели на земле перед дворцом в белых одеждах и в белых же шапочках — похожие на пеликанов. Люди из племени магов приехали через пустыню верхом, чтобы посоветоваться с Гисташпом, мужем своей соплеменницы, правителем из персидского царского рода Ахеминидов. Они знали себе цену и не торопились начинать разговор. Не все маги были жрецами, но все жрецы были из племени магов. Им было известно то, чего не мог постигнуть простой смертный. Боги открыли им тайны сущности живого, и это знание давало им силу над людьми и над вещами. Они знали, что сходное происходит от сходного, и могли путем подражания добиться самых неожиданных превращений. И еще знали, что предметы, хоть раз побывавшие в контакте, навсегда сохраняют способность действовать друг на друга, даже если находятся на огромном расстоянии. Вот почему любое действие на предмет тотчас же перейдет к тому, кто соприкасался с этим предметом. Так можно послать даже смерть. Конечно, надо знать не только эти тайны, но и нужные заклинания, чтобы добиться успеха. А это было доступно только жрецам. И оттого, что каждый из сидящих был близок к великим тайнам, души их и сердца переполнялись величием.

Так думали люди, с любопытством и опаской поглядывая на безмолвные, словно изваяния, фигуры магов. А они просто отдыхали после долгого и утомительного пути.

Из окна Барлаасу видны были их усталые запыленные лица, и он думал, что власть жрецов над людьми и вещами не так уж и велика. Иначе зачем было им ехать так далеко…

Маги сидели долго. Наконец старший из них — жрец, атраван — поднялся и воздел руки к небу. Остальные сделали то же. Они не шептали молитв, не кланялись — просто стояли и смотрели в глубокую высь, словно хотели обнять небесную сферу и принять ее в свои натруженные крупные ладони. Жест этот вызывал трепет, потому что всякое можно было подумать, глядя на них, и страшное тоже. Барлаас оценил это: жест иногда значит больше, чем слово.

— Пусть выйдет Гисташп, — сказал атраван.

Он сказал это тихо, но его услышали, и сразу побежали слуги звать правителя. Все знали, что маги не переступят порог дома.

— Пусть все уйдут, — потребовал атраван, когда вышел Гисташп.

— Позволь мне остаться, — попросил Барлаас, вышедший вместе с ним.

— Это учитель моего сына, — объяснил Гисташп. — Он мудр не по годам и знает триединую правду.

Маги посмотрели на молодого учителя и не стали возражать. В конце концов здесь хозяин Гисташп.

— Народ устал от своего царя, — так же тихо заговорил атраван. — Астиаг жесток, суров, несправедлив и злопамятен. Он один творит в Мидии и Персии суд и расправу, совсем не считаясь с жрецами. Он думает только о золоте и собственной славе, ему нет дела до подданных. Астиаг не может больше править народами. Так показывают звезды, об этом говорят внутренности животных. Не будь он царем, жрецы нашли бы способ погубить его, но пока он царь, волшебные чары не могут коснуться его.

Атраван решил, что сказал все сполна, и умолк, закрыв воспаленные от пустынных ветров и знойного солнца глаза. Остальные тоже закрыли глаза и стояли неподвижно, как не живые.

— Позвольте мне сказать, — попросил Барлаас, и Гисташп кивнул в ответ; тогда учитель заговорил громко и смело. — Люди! Есть только одна дорога — дорога Доброй мысли, Доброго слова и Доброго дела, все другие дороги — бездорожье.

Маги открыли глаза и смотрели на Барлааса, не мигая.

А молодой поэт уже почувствовал, как овладевает им знакомое ощущение силы и уверенности, как поднимается в груди волна за волной, и на гребне каждой — горячее слово и ясная мысль.

— Стонут люди на земле, плачут стада, дающие нам молоко и шерсть. Так неужели бог создал все это для мук? Он же видит, как страдает народ от набегов врагов, от грабежей и насилия, как тают стада, потому что скот приносят в жертву ему же? Почему же он допускает все это? Я спросил об этом Ахуру Мазду, он услышал мой голос и так ответил мне: «Есть две стороны у всего сущего — доброе и злое начало. Это согретая солнцем жизнь и ледяной мрак смерти. Добрые семена посеяны мною. Зло же происходит от проклятого Ангра Манью. Я бессилен побороть его, только сами люди могут победить его в себе». Что же надо делать? — спросил я его. «Сеять на земле хорошие крепкие семена», — ответил он.

Барлаас говорил долго и устал, пот блестел на лбу, пряди волос слиплись. Но он еще не все сказал